В программе – разножанровые драматические спектакли, интерактив и современный танец, театр кукол, сторителлинг и даже работа любительского театра. Всего одиннадцать названий, причём из них только четыре адресованы детям (один спектакль «0+» и три «6+»). Для остальных целевая аудитория – подростки.

В абсолютном большинстве случаев подросток или, шире, школьник и становится главным героем этих спектаклей. При всей логичности хода (в самом деле, с кем логичнее идентифицировать себя зрителям-ровесникам?), буквально во всех случаях он задаёт гораздо менее предсказуемую оптику.

Что в ней нового или, по меньшей мере, небанального, можно понять по пяти спектаклям: «Тараканы» Полины Золотовицкой (архангельский Театр драмы), «Воин» Юлии Каландаришвили (новосибирский «Первый театр»), «Мой папа – Питер Пэн» Нади Кубайлат («Сатирикон»), «Wonder boy» Максима Соколова (Молодёжный театр Алтая) и «Три четверти» (Молодёжный народный театр «Игра» из Екатеринбурга). К этим «недетским» («Три четверти» даже маркированы «16+», а не «12+», как остальные) спектаклям примыкает вроде бы иначе и для другой аудитории придуманная сказка-притча «Обними меня покрепче», которую Елена Евстропова поставила в Ханты-Мансийском Театре кукол для зрителей «6+». Но о ней чуть позже.

Во всех случаях герой – ещё и рассказчик, причём эта установочно-нарративная составляющая заложена даже в пьесах. От повествовательности спектакли порой и страдают: в отличие от романа или сериала, очевидно, они не терпят неспешного течения будней. Ни в одном случае действие не происходит «здесь и сейчас» (хотя все тексты, лежащие в основе спектаклей, проходят по разряду современных). И очень важная как для зрителей, так и для создателей юмористическая составляющая, ирония как часть авторской интонации даже внутри трагического сюжета здесь оказывается на порядок важнее «сказочного». Более того, даже детские игры, которые где-то в буквальном смысле выносятся на сцену, уступают театральному игровому началу. Каждый раз – это стильный, визуально запоминающийся мир, существующий по собственным законам. Частью этих законов могут стать сновидения, воспоминания, фантазии: главный герой «Воина» ведёт разговор с без вести пропавшим на Чеченской войне старшим братом, в «Тараканах» поговорить с рассказчиком приходит целая семья заглавных героев, а героиня спектакля «Три четверти» «играет в подушку», придумывая романтические сцены с понравившимся мальчиком. Всё это материализуется на сцене, воображаемые герои участвуют в действии, но ни о какой «фантастике» тут речь не идёт. Место «сказки» в этих спектаклях занимает контекст времени, то самое отчётливое «не здесь и не сейчас»: в случае с «Wonder boy» действие происходит во всех смыслах по ту сторону океана, а во всех остальных – в конкретных реалиях российских 1990-х (конца 1980-х в случае с «Тараканами»). При желании почти так же можно прочитать и «Питера Пэна». Очевидно, дело не только в странной «моде» на этот отрезок недавнего прошлого и не в том, что родители сегодняшних подростков приметы того времени не могут не узнавать. Это ещё и время, которое живёт в активной памяти молодых художников, создававших спектакли, и которое, давая возможность для остранения, создания фантастического прошлого (а с театральной точки зрения – воссоздания быта и разного рода стилизации), помогает найти и точки соприкосновения с аудиторией в самих себе.

<...>

В «Тараканах» эпоха дана пунктиром, по касательной для главного героя: упоминания внешних примет времени для зрителя – отчасти «аттракцион», отчасти антураж. Рефлексия на тему большой истории, создающей ситуации, когда мама «забыла, как выглядит масло», папа-лектор клеймит мещанство, а тараканы становятся насущной проблемой, – остаётся для взрослых зрителей. При всей важности этот контекст, по сути, второстепенен: в центре – взгляд главного героя, ребёнка, который не только принимает окружающую действительность как данность, нечто само собой разумеющееся, но и не ищет причинно-следственных связей между внешним миром и семейным микроклиматом. Создатели здесь тоже обращаются с материей «эпохи» аккуратно, пытаясь создать ощущение пребывания в ней – состояния исторического «здесь и сейчас», когда большинство людей смотрит примерно тем же взглядом, что и главный герой. Неидеальные люди здесь превращаются в идеальных тараканов (у них – «усик за усик», дружба, благодарность, взаимовыручка, привязанность и, главное, понимание) открытым приёмом – шапочки, тёмные очки, чемоданчики в руках. Это очень игровой и очень актёрский спектакль – при всей камерности как пространства (диктующего определённые пределы театральности), так и самой истории (минимум персонажей, локаций, да и событий).

<...>

Родители во всех спектаклях – не только «продукт» времени, все они – если не личности с большой буквы, то как минимум индивидуальности (в «Тараканах», например, есть даже две семьи – четыре взрослых-родителя, очень непохожих). В этом, очевидно, и беда: каждый «подростковый» спектакль транслирует одну и ту же мысль из числа нетривиальных – родительское влияние определяет подростка, отношения родителей между собой, с социумом и миром отражаются на становлении ребёнка, даже если они его не замечают. Родительский эгоизм, безответственность, неспособность понять не только подростка, но и самих себя, часто оказываются важнее, чем форма, которую обретает диалог между «отцами и детьми».

<...>

Парадоксально, но все герои «подростковых» спектаклей, вопреки ожиданиям, не становятся воплощением протеста и бунта или даже само собой разумеющегося максимализма. Напротив, все они мучительно пытаются «встроить» себя в окружающий мир, искоренить в себе «другое» и «ненормальное», наладить мирные отношения, например, с родителями, чьих ожиданий, кажется, не оправдывают, или с одноклассниками, от которых отличаются, сами не понимая, чем. Отсутствие «протеста» в этих подростках настолько противоречит привычным шаблонам, что кажется почти смешным, – на самом деле, это превращение локального сюжета в универсальный. Применительно к подростку и театру это означает: взросление – не инициация, однократное событие, а долгий процесс, и происходит он не обязательно «через травму» – конкретный болезненный опыт. Оно само и есть травма.

<...>